ВходЧитать 145 градусов по фаренгейту. Читать книгу «451 градус по Фаренгейту» онлайн полностью — Рэй Брэдбери — MyBook
Что такое классика (классическая литература), многое из которой мы изучаем в школе, а кто-то дальше и в ВУЗах? Самый простой и распространенный ответ, который можно найти в интернете: « корпус произведений, считающихся образцовыми для той или иной эпохи». Поспорить не поспоришь, все так, но вот добавить кое-что можно. Классика это образец не только своей эпохи, но и образец для последующих эпох. Это литература действительно нетленная, какие бы пожары времен над ней не бушевали. Она найдет отклик в сердцах людей через века. Она может стать знаковой спустя годы и годы после того, как автор поставит точку в конце последнего предложения своей, как окажется, пророческой книги. К таким произведениям, бесспорно, относится и «451 градус по Фаренгейту», которая и теперь актуальна своим описанием общества потребления и даже, пожалуй, больше, чем в те же 50-е. До сожжения печатных книг в наш век, слава богу, дело не дошло, но читают книги в любом их виде теперь все меньше. Я говорю, прежде всего, о классической литературе.
Я искренне была рада появлению новой экранизации «451 градуса по Фаренгейту» и с нетерпением ждала релиза картины. Правда, вот только новости о задействованных актерах, а потом и трейлер, а потом и прочитанное интервью с Майклом Б. Джорданом как-то настораживали и обескураживали одновременно. Когда уже начала смотреть фильм, как могла, старалась абстрагироваться от навеянного впечатления. Увы и ах, эти впечатления только усиливались и усиливались с каждым кадром. Затянутая картина, изрядно оторванная от сюжета, с какими-то малопонятными, нелепыми интерполяциями. Например, книги сжигаются вроде как все, за исключением Библии, «На маяк» Вирджинии Вульф, и «Моби Дика» Германа Мелвилла. До сих пор гадаю, почему именно эти книги должны были «остаться в живых»? Это режиссерская ирония или благоговение? Может эти произведения самые реально читаемые в США? Любимые или, наоборот, нелюбимые самим режиссером?
Или вот еще: сгорающая вместе с книгами пожилая женщина произносит конспирологическое слово «омнис» (в книге она произносит целую фразу и без всякого «омниса») и дальше начинается какая-то «достоевщина», причем в прямом смысле слова, т. к. классик русской литературы фигурирует дважды с появлением книг «Записки из подполья» и «Преступление и наказание». Героическая дама, как-то совсем не по-геройски произнесенным «омнис», указывает то ли на организацию, фигурирующую под таким названием, то ли на используемое этой организацией в качестве пароля слово, тут я до конца так и не поняла. Главное, что это навело на правильные мысли Битти и компанию. Речь действительно шла о какой-то тайной организации. Эта организация, этакая книжная «Армия спасения», в составе которой оказалась преимущественно черная и цветная публика прячется на какой-то заброшенной ферме, которую капитан Битти вскоре благополучно находит.
Кстати, Битти (роль Майкла Шэннона), меня немного разочаровал, хотя уж он-то единственный, кто обещал быть эпичным антагонистом и вообще самой яркой фигурой фильма. Но в результате получился каким-то не цельным, не до конца сформированным, что ли, героем. И эта отнюдь не вина Шэннона. Очевидно то, что режиссер и сценарист не прописали четко и ясно характер, поведение его персонажа, впрочем, как и всех остальных. Все герои получились невыразительные. Разница лишь, пожалуй, в том, что Шэннон, будь у него нормально вырисованный Битти, выглядел бы блестяще в своей роли, а вот Майкл Б. Джордан и София Бутелла не дотягивают еще и талантом. Мало того, что они совершенно не вяжутся с персонажами Брэдбери ни внешне, ни по своей сути, они вообще не должны там быть. Это актеры совершенно, выражаясь архаично, другого амплуа. Им бы где в каких экшенах бегать, прыгать, выделывать боевые «па», изображать крутизну А здесь надо быть именно драматически сильным актером/актрисой.
Какой прекрасный образ юной Клариссы у Брэдбери! А что видим здесь? Угловатое, болезненно нервное существо, с лишенным какой-либо одухотворенности лицом и злым, презрительным взглядом. Вдобавок ко всему, сценарист с режиссером сделали героиню еще и стукачкой, что окончательно лишает малейшего желания хотя бы попытаться симпатизировать ей.
Про главного же героя даже говорить ничего не хочется. Джордан, по ходу, так и не удосужился прочесть /прослушать культовое произведение Брэдбери (до начала съемок 31-ний исполнитель главной роли понятия не имел про «451 градус по Фаренгейту»). Сценарий дали в руки этим и ограничился. Его работа халтура чистой воды. Даже кульминационный момент, когда Битти направляет на Монтэга свой огнемет, стоическое выражение лица и застывшие слезы в глазах обреченного мало трогают. Правильно сказал в свое время Ален Делон: «Есть три типа актеров: плохие, хорошие и великие. С плохими все ясно, они играют бездарно, хорошие играют хорошо. А великие ничего не играют. Они просто живут перед камерой». Про великих тут речь не идет, тут до хороших дотянуться не получается.
И все же при всем моем разочаровании фильмом был в нем один сильный момент. Это самый финал картины. Он разительно отличается от финала книги, и здесь режиссер даже превзошел самого Брэдбери. Идея с птицами, несущими и передающими знания другим великолепна! И не только как и идея, но и как эффектно ее реализовал на экране режиссер. Этот финал немного смягчил мое отношение к откровенно неудачному фильму.
Я продолжаю надеяться, что в недалеком будущем появится режиссер, который также возьмётся за экранизацию «451 градус по Фаренгейту» и снимет ее должным образом. Мне очень бы этого хотелось. Тем более, что хороший фильм, снятый по конкретному художественному произведению, как правило, влечёт за собою и желание прочтения оригинала. А значит поистине великим книгам не суждено забвение.
«451° по Фаренгейту» - роман, принесший писателю мировую известность. 451° по Фаренгейту - температура, при которой воспламеняется и горит бумага. Философская антиутопия Рэя Брэдбери рисует беспросветную картину развития постиндустриального общества; это мир будущего, в котором все письменные издания безжалостно уничтожаются специальным отрядом пожарных, а хранение книг преследуется по закону, интерактивное телевидение успешно служит всеобщему оболваниванию, карательная психиатрия решительно разбирается с редкими инакомыслящими, а на охоту за неисправимыми диссидентами выходит электрический пес…
Рэй Брэдбери
Дону Конгдону с благодарностью
451° по Фаренгейту - температура, при которой воспламеняется и горит бумага
Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.
Хуан Рамон Хименес
Часть 1
Очаг и саламандра
Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижера, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низко надвинут на лоб; глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель - и огонь жадно бросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-желто-черные тона. Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, - сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом; они взлетают в огненном вихре, и черный от копоти ветер уносит их прочь.
Жесткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса, которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнем и он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.
Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянув в зеркало, дружески подмигнет своему обожженному, измазанному сажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он все еще будет чувствовать на губах застывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда, сколько он себя помнит.
Он тщательно вытер и повесил на гвоздь черный блестящий шлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся под сильной струей душа и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересек площадку верхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящий бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ноги коснулись цементного пола нижнего этажа.
Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумный пневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошо смазанной трубе подземного туннеля и вместе с сильной струей теплого воздуха выбросил на выложенный желтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность в одном из пригородов.
Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночной тишине. Не думая ни о чем, во всяком случае ни о чем в особенности, он дошел до поворота. Но еще раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, как будто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его по имени.
Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, за которым освещенный звездами тротуар вел к его дому, он испытывал это странное чувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за углом кто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух шагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг превратился в тень и пропустил его сквозь себя.
Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень мелькнула через лужайку, но все исчезло прежде, чем он смог вглядеться или произнести хоть слово.
Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился. Мысленно он уже был за углом - и уловил слабый шорох. Чье-то дыхание? Или движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и ждал?
Он завернул за угол.
По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, и казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит над ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела, как носки ее туфель задевают кружащуюся листву. Ее тонкое, матовой белизны лицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало легкое удивление. Темные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто не могло от них ускользнуть. На ней было белое платье; оно шелестело. Монтэгу чудилось, будто он слышит каждое движение ее рук в такт шагам, будто он услышал даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук - светлый трепет ее лица, - когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют ее от мужчины, стоящего посреди тротуара.
Книга издана в 1953 году. Название для произведения Рэй Бредбери выбрал не случайно. Это та температура, при которой воспламеняется бумага . Сложно себе представить общество, в котором книги сжигают словно врагов те, кто обязан тушить — пожарные.
Главный герой Гай Монтэг один из них. Вначале он уверен, что действует во благо, но прочитав её, Гай был потрясён силой слова, исходящей из книги. Он в первый раз в жизни стал размышлять, видеть красоту окружающего мира. Вместе с этим пришло непонимание отчего же такие безобидные, на первый взгляд, бумажные издания объявлены вне закона?
Жить ни о чём не думая — вот девиз обществ. В научно-фантастическом романе «451 градус по Фаренгейту» представлена ужасная картина деградировавшего общества. Казалось бы научно-технический прогресс достиг небывалых высот, например, появились видеостены, с которыми можно разговаривать, наушники и многое другое.
Но вместе с культурой потребления пришло осуждение инакомыслия. Книги несли свободу мысли, что угрожало безопасности тоталитарному режиму. Идин из самых известных произведений Рэя Брэдбери раскрывает множество актуальных проблем, наводящих на размышление.
Итак, читая этот роман, мы попадаем в мир будущего с тоталитарной формой правления. Литература находится вне закона, а если находят запрещённые книги, то их сжигают вместе с домом, хозяев отправляют в тюрьму или в сумасшедший дом.
Стоит отметить, что общество в целом отвергает читающих людей, они просто не понимают почему те рискуют жизнями ради «бестолковых» книжек. Люди со временем утратили умение общаться друг с другом. Если разговор и заходил, то только о пустом, о материальном благополучии.
В домах, оборудованных техникой по последней моде, вместо книг интерактивное телевидение. Всё свободное от работы время люди смотрят глупые ток-шоу и телесериалы . На пороге стоит война, но никто не желает задумывать о будущем. Люди разучились размышлять.
В такой убогой моральной атмосфере вырос наш главный герой Гай Монтэг. Он стал пожарным по призванию, ведь свято верил, что они несут в себе зло. Сжигая их на костре, он искренне радовался.
После встречи с Клариссой, ценившей красоту природы и потому считавшейся странной, он впервые понимает, что есть другая сторона жизни, есть люди, способные выражать о чувства и мысли. Череда событий: гибель Клариссы в автокатастрофе, встреча с женщиной, пожелавшей сгореть заживо вместе с книгами» привели его к «преступлению».
Гай оставил у себя несколько экземпляров запрещённых книг, которые должен был уничтожить .Притворившись больным, он не выходит на работу, чтобы прочитать одну из них.
По телефону его начальник намекает, что знает о том, что гай украл книги и требует их вернуть. Но Гай Монтэг уже не тот, что прежде. Читать полностью роман можно на нашем сайте онлайн бесплатно здесь.
- Книгу Брэдбери можно назвать предупреждением . Он жил во времена, когда телевизоры были диковинкой, а о сериалах и беспроводных наушниках даже не слышали. Писатель смог заглянуть в будущее и увидеть далеко шагнувший научно-технический прогресс. В этом плане книга опередила своё время.
- Кроме предвидения электронных новинок, автор будто видел как будут деградировать люди . Почти все писатели мечтали о победе добра и справедливости, а Рэй Брэдбери видел мир, где победили наркотики, а общество влачило бесцельное существование.
- В наше время видно, что литература всё дальше уходит на задний план . Молодёжь интересуется компьютерными играми, читают всё меньше и меньше. Писатель в произведении показывает к чему может привести отказ от духовного наследия, передаваемое из поколения в поколение.
Книга читается легко. Сюжет интересный и развивается быстро. Кроме того, в романе-антиутопии поднимаются глобальные вопросы морали и человечности . Чтение вас гарантированно увлечёт! Оставайтесь с нами и узнаете ещё много полезной информации о других произведениях!
Рэй Бредбери
451° по Фаренгейту
451° по Фаренгейту – температура, при которой воспламеняется и горит бумага.
Дону Конгдону с благодарностью
Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.
Хуан Рамон Хименес
Очаг и саламандра
Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижера, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низко надвинут на лоб, глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель – и огонь жадно бросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-желто-черные тона. Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, – сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом, они взлетают в огненном вихре, и черный от копоти ветер уносит их прочь.
Жесткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса, которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнем и он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.
Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянув в зеркало, дружески подмигнет своему обожженному, измазанному сажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он все еще будет чувствовать на губах застывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда, сколько он себя помнит.
Он тщательно вытер и повесил на гвоздь черный блестящий шлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся под сильной струей душа и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересек площадку верхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящий бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ноги коснулись цементного пола нижнего этажа.
Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумный пневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошо смазанной трубе подземного туннеля и вместе с сильной струей теплого воздуха выбросил на выложенный желтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность в одном из пригородов.
Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночной тишине. Не думая ни о чем, во всяком случае, ни о чем в особенности, он дошел до поворота. Но еще раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, как будто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его по имени.
Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, за которым освещенный звездами тротуар вел к его дому, он испытывал это странное чувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за углом кто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух шагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг превратился в тень и пропустил его сквозь себя.
Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень мелькнула через лужайку, но все исчезло, прежде чем он смог вглядеться или произнести хоть слово.
Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился. Мысленно он уже был за углом – и уловил слабый шорох. Чье-то дыхание? Или движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и ждал?
Он завернул за угол.
По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, и казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит над ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела, как носки ее туфель задевают кружащуюся листву. Ее тонкое матовой белизны лицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало легкое удивление. Темные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто не могло от них ускользнуть. На ней было белое платье, оно шелестело. Монтэгу чудилось, что он слышит каждое движение ее рук в такт шагам, что он услышал даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук – светлый трепет ее лица, когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют ее от мужчины, стоящего посреди тротуара.
Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушка остановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга, и ее темные, лучистые, живые глаза так просияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал, что его губы произнесли лишь простое приветствие. Потом, видя, что девушка, как завороженная, смотрит на изображение саламандры, на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил:
– Вы, очевидно, наша новая соседка?
– А вы, должно быть… – она наконец оторвала глаза от эмблем его профессии, – пожарник? – Голос ее замер.
– Как вы странно это сказали.
– Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами, – тихо проговорила она.
– Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется. – Он засмеялся. – Дочиста его ни за что не отмоешь.
Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места.
– Запах керосина, – сказал он, чтобы прервать затянувшееся молчание. – А для меня он все равно, что духи.
– Неужели правда?
– Конечно. Почему бы и нет?
Она подумала, прежде чем ответить:
– Не знаю. – Потом она оглянулась назад, туда, где были их дома. – Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан.
– Кларисса… А меня – Гай Монтэг. Ну что ж, идемте. А что вы тут делаете одна и так поздно? Сколько вам лет?
Теплой ветреной ночью они шли по серебряному от луны тротуару, и Монтэгу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов и земляники. Он оглянулся и понял, что это невозможно – ведь на дворе осень.
Дону Конгдону с благодарностью
451° по Фаренгейту – температура, при которой воспламеняется и горит бумага
Если тебе дадут линованную бумагу, пиши поперек.
Хуан Рамон Хименес
Copyright © 1953 by Ray Bradbury
© Шинкарь Т., перевод на русский язык, 2011
© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2013
Часть 1
Очаг и саламандра
Жечь было наслаждением. Какое-то особое наслаждение видеть, как огонь пожирает вещи, как они чернеют и меняются. Медный наконечник брандспойта зажат в кулаках, громадный питон изрыгает на мир ядовитую струю керосина, кровь стучит в висках, а руки кажутся руками диковинного дирижера, исполняющего симфонию огня и разрушения, превращая в пепел изорванные, обуглившиеся страницы истории. Символический шлем, украшенный цифрой 451, низко надвинут на лоб; глаза сверкают оранжевым пламенем при мысли о том, что должно сейчас произойти: он нажимает воспламенитель – и огонь жадно бросается на дом, окрашивая вечернее небо в багрово-желто-черные тона. Он шагает в рое огненно-красных светляков, и больше всего ему хочется сделать сейчас то, чем он так часто забавлялся в детстве, – сунуть в огонь прутик с леденцом, пока книги, как голуби, шелестя крыльями-страницами, умирают на крыльце и на лужайке перед домом; они взлетают в огненном вихре, и черный от копоти ветер уносит их прочь.
Жесткая улыбка застыла на лице Монтэга, улыбка-гримаса, которая появляется на губах у человека, когда его вдруг опалит огнем и он стремительно отпрянет назад от его жаркого прикосновения.
Он знал, что, вернувшись в пожарное депо, он, менестрель огня, взглянув в зеркало, дружески подмигнет своему обожженному, измазанному сажей лицу. И позже в темноте, уже засыпая, он все еще будет чувствовать на губах застывшую судорожную улыбку. Она никогда не покидала его лица, никогда, сколько он себя помнит.
Он тщательно вытер и повесил на гвоздь черный блестящий шлем, аккуратно повесил рядом брезентовую куртку, с наслаждением вымылся под сильной струей душа и, насвистывая, сунув руки в карманы, пересек площадку верхнего этажа пожарной станции и скользнул в люк. В последнюю секунду, когда катастрофа уже казалась неизбежной, он выдернул руки из карманов, обхватил блестящий бронзовый шест и со скрипом затормозил за миг до того, как его ноги коснулись цементного пола нижнего этажа.
Выйдя на пустынную ночную улицу, он направился к метро. Бесшумный пневматический поезд поглотил его, пролетел, как челнок, по хорошо смазанной трубе подземного туннеля и вместе с сильной струей теплого воздуха выбросил на выложенный желтыми плитками эскалатор, ведущий на поверхность в одном из пригородов.
Насвистывая, Монтэг поднялся на эскалаторе навстречу ночной тишине. Не думая ни о чем, во всяком случае ни о чем в особенности, он дошел до поворота. Но еще раньше, чем выйти на угол, он вдруг замедлил шаги, как будто ветер, налетев откуда-то, ударил ему в лицо или кто-то окликнул его по имени.
Уже несколько раз, приближаясь вечером к повороту, за которым освещенный звездами тротуар вел к его дому, он испытывал это странное чувство. Ему казалось, что за мгновение до того, как ему повернуть, за углом кто-то стоял. В воздухе была какая-то особая тишина, словно там, в двух шагах, кто-то притаился и ждал и лишь за секунду до его появления вдруг превратился в тень и пропустил его сквозь себя.
Может быть, его ноздри улавливали слабый аромат, может быть, кожей лица и рук он ощущал чуть заметное повышение температуры вблизи того места, где стоял кто-то невидимый, согревая воздух своим теплом. Понять это было невозможно. Однако, завернув за угол, он всякий раз видел лишь белые плиты пустынного тротуара. Только однажды ему показалось, будто чья-то тень мелькнула через лужайку, но все исчезло прежде, чем он смог вглядеться или произнести хоть слово.
Сегодня же у поворота он так замедлил шаги, что почти остановился. Мысленно он уже был за углом – и уловил слабый шорох. Чье-то дыхание? Или движение воздуха, вызванное присутствием кого-то, кто очень тихо стоял и ждал?
Он завернул за угол.
По залитому лунным светом тротуару ветер гнал осенние листья, и казалось, что идущая навстречу девушка не переступает по плитам, а скользит над ними, подгоняемая ветром и листвой. Слегка нагнув голову, она смотрела, как носки ее туфель задевают кружащуюся листву. Ее тонкое, матовой белизны лицо светилось ласковым, неутолимым любопытством. Оно выражало легкое удивление. Темные глаза так пытливо смотрели на мир, что, казалось, ничто не могло от них ускользнуть. На ней было белое платье; оно шелестело. Монтэгу чудилось, будто он слышит каждое движение ее рук в такт шагам, будто он услышал даже тот легчайший, неуловимый для слуха звук – светлый трепет ее лица, – когда, подняв голову, она увидела вдруг, что лишь несколько шагов отделяют ее от мужчины, стоящего посреди тротуара.
Ветви над их головами, шурша, роняли сухой дождь листьев. Девушка остановилась. Казалось, она готова была отпрянуть назад, но вместо того она пристально поглядела на Монтэга, и ее темные, лучистые, живые глаза так просияли, как будто он сказал ей что-то необыкновенно хорошее. Но он знал, что его губы произнесли лишь простое приветствие. Потом, видя, что девушка как завороженная смотрит на изображение саламандры на рукаве его тужурки и на диск с фениксом, приколотый к груди, он заговорил:
– Вы, очевидно, наша новая соседка?
– А вы, должно быть… – она наконец оторвала глаза от эмблемы его профессии, – пожарник? – Голос ее замер.
– Как вы странно это сказали.
– Я… я догадалась бы даже с закрытыми глазами, – тихо проговорила она.
– Запах керосина, да? Моя жена всегда на это жалуется. – Он засмеялся. – Дочиста его ни за что не отмоешь.
Монтэгу казалось, будто она кружится вокруг него, вертит его во все стороны, легонько встряхивает, выворачивает карманы, хотя она не двигалась с места.
– Запах керосина, – сказал он, чтобы прервать затянувшееся молчание. – А для меня он все равно что духи.
– Неужели правда?
– Конечно. Почему бы и нет?
Она подумала, прежде чем ответить:
– Не знаю. – Потом она оглянулась назад, туда, где были их дома. – Можно, я пойду с вами? Меня зовут Кларисса Маклеллан.
– Кларисса… А меня – Гай Монтэг. Ну что ж, идемте. А что вы тут делаете одна и так поздно? Сколько вам лет?
Теплой ветреной ночью они шли по серебряному от луны тротуару, и Монтэгу чудилось, будто вокруг веет тончайшим ароматом свежих абрикосов и земляники. Он оглянулся и понял, что это невозможно – ведь на дворе осень.
Нет, ничего этого не было. Была только девушка, идущая рядом, и в лунном свете лицо ее сияло, как снег. Он знал, что сейчас она обдумывает его вопросы, соображает, как лучше ответить на них.
– Ну вот, – сказала она, – мне семнадцать лет, и я помешанная. Мой дядя утверждает, что одно неизбежно сопутствует другому. Он говорит: если спросят, сколько тебе лет, отвечай, что тебе семнадцать и что ты сумасшедшая. Хорошо гулять ночью, правда? Я люблю смотреть на вещи, вдыхать их запах, и бывает, что я брожу вот так всю ночь напролет и встречаю восход солнца.
Некоторое время они шли молча. Потом она сказала задумчиво:
– Знаете, я совсем вас не боюсь.
– А почему вы должны меня бояться? – удивленно спросил он.
– Многие боятся вас. Я хочу сказать, боятся пожарников. Но ведь вы, в конце концов, такой же человек…
В ее глазах, как в двух блестящих капельках прозрачной воды, он увидел свое отражение, темное и крохотное, но до мельчайших подробностей точное – даже складки у рта, – как будто ее глаза были двумя волшебными кусочками лилового янтаря, навеки заключившими в себе его образ. Ее лицо, обращенное теперь к нему, казалось хрупким, матово-белым кристаллом, светящимся изнутри ровным, немеркнущим светом. То был не электрический свет, пронзительный и резкий, а странно успокаивающее, мягкое мерцание свечи. Как-то раз, когда он был ребенком, погасло электричество, и его мать отыскала и зажгла последнюю свечу. Этот короткий час, пока горела свеча, был часом чудесных открытий: мир изменился, пространство перестало быть огромным и уютно сомкнулось вокруг них. Мать и сын сидели вдвоем, странно преображенные, искренне желая, чтобы электричество не включалось как можно дольше.
Вдруг Кларисса сказала:
– Можно спросить вас?.. Вы давно работаете пожарником?
– С тех пор, как мне исполнилось двадцать. Вот уже десять лет.
– А вы когда-нибудь читаете книги, которые сжигаете?
Он рассмеялся:
– Это карается законом.
– Да-а… Конечно.
– Это неплохая работа. В понедельник жечь книги Эдны Миллей, в среду – Уитмена, в пятницу – Фолкнера. Сжигать в пепел, затем сжечь даже пепел. Таков наш профессиональный девиз.
Они прошли еще немного. Вдруг девушка спросила:
– Правда ли, что когда-то давно пожарники тушили пожары, а не разжигали их?
– Нет. Дома всегда были несгораемыми. Поверьте моему слову.
– Странно. Я слыхала, что было время, когда дома загорались сами собой, от какой-нибудь неосторожности. И тогда пожарные были нужны, чтобы тушить огонь.
Он рассмеялся. Девушка быстро вскинула на него глаза.
– Почему вы смеетесь?
– Не знаю. – Он снова засмеялся, но вдруг умолк. – А что?
– Вы смеетесь, хотя я не сказала ничего смешного. И вы на все отвечаете сразу. Вы совсем не задумываетесь над тем, что я спросила.
Монтэг остановился.
– А вы и правда очень странная, – сказал он, разглядывая ее. – У вас как будто совсем нет уважения к собеседнику!
– Я не хотела вас обидеть. Должно быть, я просто чересчур люблю приглядываться к людям.
– А это вам разве ни о чем не говорит? – Он легонько похлопал пальцами по цифре 451 на рукаве своей угольно-черной куртки.
– Говорит, – прошептала она, ускоряя шаги. – Скажите, вы когда-нибудь обращали внимание, как вон там, по бульварам, мчатся ракетные автомобили?
– Меняете тему разговора?
– Мне иногда кажется, что те, кто на них ездит, просто не знают, что такое трава или цветы. Они ведь никогда их не видят иначе как на большой скорости, – продолжала она. – Покажите им зеленое пятно, и они скажут: ага, это трава! Покажите розовое – они скажут: а, это розарий! Белые пятна – дома, коричневые – коровы. Однажды мой дядя попробовал проехаться по шоссе со скоростью не более сорока миль в час. Его арестовали и посадили на два дня в тюрьму. Смешно, правда? И грустно.
– Вы слишком много думаете, – заметил Монтэг, испытывая неловкость.
– Я редко смотрю телевизионные передачи, и не бываю на автомобильных гонках, и не хожу в парки развлечений. Вот у меня и остается время для всяких сумасбродных мыслей. Вы видели на шоссе за городом рекламные щиты? Сейчас они длиной в двести футов. А знаете ли вы, что когда-то они были длиной всего в двадцать футов? Но теперь автомобили несутся по дорогам с такой скоростью, что рекламы пришлось удлинить, а то их никто и прочитать бы не смог.
– Нет, я этого не знал! – Монтэг коротко рассмеялся.
– А я еще кое-что знаю, чего вы, наверно, не знаете. По утрам на траве лежит роса.
Он попытался вспомнить, знал ли он это когда-нибудь, но так и не смог и вдруг почувствовал раздражение.
– А если посмотреть туда, – она кивнула на небо, – то на луне можно увидеть человечка.
Но ему уже давно не случалось глядеть на небо…
Они подошли к ее дому. Все окна были ярко освещены.
– Что здесь происходит? – Монтэгу никогда еще не приходилось видеть такое освещение в жилом доме.
– Да ничего. Просто мама, отец и дядя сидят вместе и разговаривают. Сейчас это редкость, все равно как ходить пешком. Говорила я вам, что дядю еще раз арестовали? Да, за то, что он шел пешком. О, мы очень странные люди.
– Но о чем же вы разговариваете?
Девушка засмеялась.
– Спокойной ночи! – сказала она и повернула к дому. Но вдруг остановилась, словно что-то вспомнив, опять подошла к нему и с удивлением и любопытством вгляделась в его лицо.
– Вы счастливы? – спросила она.
– Что?! – воскликнул Монтэг.
Но девушки перед ним уже не было – она бежала прочь по залитой лунным светом дорожке. В доме тихо затворилась дверь.
– Счастлив ли я? Что за вздор!
Монтэг перестал смеяться. Он сунул руку в специальную скважину во входной двери своего дома. В ответ на прикосновение его пальцев дверь открылась.
– Конечно я счастлив. Как же иначе? А она что думает – что я несчастлив? – спрашивал он у пустых комнат. В передней взор его упал на вентиляционную решетку. И вдруг он вспомнил, что там спрятано. Оно как будто поглядело на него оттуда. И он быстро отвел глаза.
Какая странная ночь и какая странная встреча! Такого с ним еще не случалось. Разве только тогда, в парке, год назад, когда он встретился со стариком и они разговорились…
Монтэг тряхнул головой. Он взглянул на пустую стену перед собой, и тотчас на ней возникло лицо девушки – такое, каким оно сохранилось в его памяти, – прекрасное, даже больше, удивительное. Это тонкое лицо напоминало циферблат небольших часов, слабо светящийся в темной комнате, когда, проснувшись среди ночи, хочешь узнать время и видишь, что стрелки точно показывают час, минуту и секунду, и этот светлый молчаливый лик спокойно и уверенно говорит тебе, что ночь проходит, хотя и становится темнее, и скоро снова взойдет солнце.
– В чем дело? – спросил Монтэг у своего второго, подсознательного «я», у этого чудака, который временами вдруг выходит из повиновения и болтает неведомо что, не подчиняясь ни воле, ни привычке, ни рассудку.
Он снова взглянул на стену. Как похоже ее лицо на зеркало! Просто невероятно! Многих ли ты еще знаешь, кто мог бы так отражать твой собственный свет? Люди больше похожи на… он помедлил в поисках сравнения, потом нашел его, вспомнив о своем ремесле, – на факелы, которые полыхают во всю мочь, пока их не потушат. Но как редко на лице другого человека можно увидеть отражение твоего собственного лица, твоих сокровенных, трепетных мыслей!