ВходКраткий пересказ л н толстой после бала. Л.Н
— Вот вы говорите, что человек не может сам по себе понять, что хорошо, что дурно, что все дело в среде, что среда заедает. А я думаю, что все дело в случае. Я вот про себя скажу. Так заговорил всеми уважаемый Иван Васильевич после разговора, шедшего между нами, о том, что для личного совершенствования необходимо прежде изменить условия, среди которых живут люди. Никто, собственно, не говорил, что нельзя самому понять, что хорошо, что дурно, но у Ивана Васильевича была такая манера отвечать на свои собственные, возникающие вследствие разговора мысли и по случаю этих мыслей рассказывать эпизоды из своей жизни. Часто он совершенно забывал повод, по которому он рассказывал, увлекаясь рассказом, тем более что рассказывал он очень искренно и правдиво. Так он сделал и теперь. — Я про себя скажу. Вся моя жизнь сложилась так, а не иначе, не от среды, а совсем от другого. — От чего же? — спросили мы. — Да это длинная история. Чтобы понять, надо много рассказывать. — Вот вы и расскажите. Иван Васильевич задумался, покачал головой. — Да, — сказал он. — Вся жизнь переменилась от одной ночи, или скорее утра. — Да что же было? — А было то, что был я сильно влюблен. Влюблялся я много раз, но это была самая моя сильная любовь. Дело прошлое; у нее уже дочери замужем. Это была Б..., да, Варенька Б..., — Иван Васильевич назвал фамилию. — Она и в пятьдесят лет была замечательная красавица. Но в молодости, восемнадцати лет, была прелестна: высокая, стройная, грациозная и величественная, именно величественная. Держалась она всегда необыкновенно прямо, как будто не могла иначе, откинув немного назад голову, и это давало ей, с ее красотой и высоким ростом, несмотря на ее худобу, даже костлявость, какой-то царственный вид, который отпугивал бы от нее, если бы не ласковая, всегда веселая улыбка и рта, и прелестных, блестящих глаз, и всего ее милого, молодого существа. — Каково Иван Васильевич расписывает. — Да как ни расписывай, расписать нельзя так, чтобы вы поняли, какая она была. Но не в том дело: то, что я хочу рассказать, было в сороковых годах. Был я в то время студентом в провинциальном университете. Не знаю, хорошо ли это или дурно, но не было у нас в то время в нашем университете никаких кружков, никаких теорий, а были мы просто молоды и жили, как свойственно молодости: учились и веселились. Был я очень веселый и бойкий малый, да еще и богатый. Был у меня иноходец лихой, катался с гор с барышнями (коньки еще не были в моде), кутил с товарищами (в то время мы ничего, кроме шампанского, не пили; не было денег — ничего не пили, но не пили, как теперь, водку). Главное же мое удовольствие составляли вечера и балы. Танцевал я хорошо и был не безобразен. — Ну, нечего скромничать, — перебила его одна из собеседниц. — Мы ведь знаем ваш еще дагерротипный портрет. Не то что не безобразен, а вы были красавец. — Красавец так красавец, да не в том дело. А дело в том, что во время этой моей самой сильной любви к ней был я в последний день масленицы на бале у губернского предводителя, добродушного старичка, богача-хлебосола и камергера. Принимала такая же добродушная, как и он, жена его в бархатном пюсовом платье, в брильянтовой фероньерке на голове и с открытыми старыми, пухлыми, белыми плечами и грудью, как портреты Елизаветы Петровны, Бал был чудесный: зала прекрасная, с хорами, музыканты — знаменитые в то время крепостные помещика-любителя, буфет великолепный и разливанное море шампанского. Хоть я и охотник был до шампанского, но не пил, потому что без вина был пьян любовью, но зато танцевал до упаду — танцевал и кадрили, и вальсы, и польки, разумеется, насколько возможно было, всё с Варенькой. Она была в белом платье с розовым поясом и в белых лайковых перчатках, немного не доходивших до худых, острых локтей, и в белых атласных башмачках. Мазурку отбили у меня: препротивный инженер Анисимов — я до сих пор не могу простить это ему — пригласил ее, только что она вошла, а я заезжал к парикмахеру и за перчатками и опоздал. Так что мазурку я танцевал не с ней, а с одной немочкой, за которой я немножко ухаживал прежде. Но, боюсь, в этот вечер был очень неучтив с ней, не смотрел на нее, а видел только высокую стройную фигуру в белом платье с розовым поясом, ее сияющее, зарумянившееся с ямочками лицо и ласковые, милые глаза. Не я один, все смотрели на нее и любовались ею, любовались и мужчины, и женщины, несмотря на то, что она затмила их всех. Нельзя было не любоваться. По закону, так сказать, мазурку я танцевал не с нею, но в действительности танцевал я почти все время с ней. Она, не смущаясь, через всю залу шла прямо ко мне, и я вскакивал, не дожидаясь приглашения, и она улыбкой благодарила меня за мою догадливость. Когда нас подводили к ней и она не угадывала моего качества, она, подавая руку не мне, пожимала худыми плечами и, в знак сожаления и утешения, улыбалась мне. Когда делали фигуры мазурки вальсом, я подолгу вальсировал с нею, и она, часто дыша, улыбалась и говорила мне: «Encore». И я вальсировал еще и еще и не чувствовал своего тела. — Ну, как же не чувствовали, я думаю, очень чувствовали, когда обнимали ее за талию, не только свое, но и ее тело, — сказал один из гостей. Иван Васильевич вдруг покраснел и сердито закричал почти: — Да, вот это вы, нынешняя молодежь. Вы, кроме тела, ничего не видите. В наше время было не так. Чем сильнее я был влюблен, тем бестелеснее становилась для меня она. Вы теперь видите ноги, щиколки и еще что-то, вы раздеваете женщин, в которых влюблены, для меня же, как говорил Alphonse Karr, хороший был писатель, — на предмете моей любви были всегда бронзовые одежды. Мы не то что раздевали, а старались прикрыть наготу, как добрый сын Ноя. Ну, да вы не поймете... — Не слушайте его. Дальше что? — сказал один из нас. — Да. Так вот танцевал я больше с нею и не видал, как прошло время. Музыканты уж с каким-то отчаянием усталости, знаете, как бывает в конце бала, подхватывали все тот же мотив мазурки, из гостиных поднялись уже от карточных столов папаши и мамаши, ожидая ужина, лакеи чаще забегали, пронося что-то. Был третий час. Надо было пользоваться последними минутами. Я еще раз выбрал ее, и мы в сотый раз прошли вдоль залы. — Так после ужина кадриль моя? — сказал я ей, отводя ее к месту. — Разумеется, если меня не увезут, — сказала она, улыбаясь. — Я не дам, — сказал я. — Дайте же веер, — сказала она. — Жалко отдавать, — сказал я, подавая ей белый дешевенький веер. — Так вот вам, чтоб вы не жалели, — сказала она, оторвала перышко от веера и дала мне. Я взял перышко и только взглядом мог выразить весь свой восторг и благодарность. Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро. Я спрятал перышко в перчатку и стоял, не в силах отойти от нее. — Смотрите, папа просят танцевать, — сказала она мне, указывая на высокую статную фигуру ее отца, полковника с серебряными эполетами, стоявшего в дверях с хозяйкой и другими дамами. — Варенька, подите сюда, — услышали мы громкий голос хозяйки в брильянтовой фероньерке и с елисаветинскими плечами. Варенька подошла к двери, и я за ней. — Уговорите, ma chère, отца пройтись с вами. Ну, пожалуйста, Петр Владиславич, — обратилась хозяйка к полковнику. Отец Вареньки был очень красивый, статный, высокий и свежий старик. Лицо у него было очень румяное, с белыми à la Nicolas I подвитыми усами, белыми же, подведенными к усам бакенбардами и с зачесанными вперед височками, и та же ласковая, радостная улыбка, как и у дочери, была в его блестящих глазах и губах. Сложен он был прекрасно, с широкой, небогато украшенной орденами, выпячивающейся по-военному грудью, с сильными плечами и длинными стройными ногами. Он был воинский начальник типа старого служаки николаевской выправки. Когда мы подошли к дверям, полковник отказывался, говоря, что он разучился танцевать, но все-таки, улыбаясь, закинув на левую сторону руку, вынул шпагу из портупеи, отдал ее услужливому молодому человеку и, натянув замшевую перчатку на правую руку, — «надо всё по закону», — улыбаясь, сказал он, взял руку дочери и стал в четверть оборота, выжидая такт. Дождавшись начала мазурочного мотива, он бойко топнул одной ногой, выкинул другую, и высокая, грузная фигура его то тихо и плавно, то шумно и бурно, с топотом подошв и ноги об ногу, задвигалась вокруг залы. Грациозная фигура Вареньки плыла около него, незаметно, вовремя укорачивая или удлиняя шаги своих маленьких белых атласных ножек. Вся зала следила за каждым движением пары. Я же не только любовался, но с восторженным умилением смотрел на них. Особенно умилили меня его сапоги, обтянутые штрипками, — хорошие опойковые сапоги, но не модные, с острыми, а старинные, с четвероугольными носками и без каблуков, Очевидно, сапоги были построены батальонным сапожником. «Чтобы вывозить и одевать любимую дочь, он не покупает модных сапог, а носит домодельные», — думал я, и эти четвероугольные носки сапог особенно умиляли меня. Видно было, что он когда-то танцевал прекрасно, но теперь был грузен, и ноги уже не были достаточно упруги для всех тех красивых и быстрых па, которые он старался выделывать. Но он все-таки ловко прошел два круга. Когда же он, быстро расставив ноги, опять соединил их и, хотя и несколько тяжело, упал на одно колено, а она, улыбаясь и поправляя юбку, которую он зацепил, плавно прошла вокруг него, все громко зааплодировали. С некоторым усилием приподнявшись, он нежно, мило обхватил дочь руками за уши и, поцеловав в лоб, подвел ее ко мне, думая, что я танцую с ней. Я сказал, что не я ее кавалер. — Ну, все равно, пройдитесь теперь вы с ней, — сказал он, ласково улыбаясь и вдевая шпагу в портупею. Как бывает, что вслед за одной вылившейся из бутылки каплей содержимое ее выливается большими струями, так и в моей душе любовь к Вареньке освободила всю скрытую в моей душе способность любви. Я обнимал в то время весь мир своей любовью. Я любил и хозяйку в фероньерке, с ее елисаветинским бюстом, и ее мужа, и ее гостей, и ее лакеев, и даже дувшегося на меня инженера Анисимова. К отцу же ее, с его домашними сапогами и ласковой, похожей на нее, улыбкой, я испытывал в то время какое-то восторженно-нежное чувство. Мазурка кончилась, хозяева просили гостей к ужину, но полковник Б. отказался, сказав, что ему надо завтра рано вставать, и простился с хозяевами. Я было испугался, что и ее увезут, но она осталась с матерью. После ужина я танцевал с нею обещанную кадриль, и, несмотря на то, что был, казалось, бесконечно счастлив, счастье мое все росло и росло. Мы ничего не говорили о любви. Я не спрашивал ни ее, ни себя даже о том, любит ли она меня. Мне достаточно было того, что я любил ее. И я боялся только одного, чтобы что-нибудь не испортило моего счастья. Когда я приехал домой, разделся и подумал о сне, я увидал, что это совершенно невозможно. У меня в руке было перышко от ее веера и целая ее перчатка, которую она дала мне, уезжая, когда садилась в карету и я подсаживал ее мать и потом ее. Я смотрел на эти вещи и, не закрывая глаз, видел ее перед собой то в ту минуту, когда она, выбирая из двух кавалеров, угадывает мое качество, и слышу ее милый голос, когда говорит: «Гордость? да?» — и радостно подает мне руку или когда за ужином пригубливает бокал шампанского и исподлобья смотрит на меня ласкающими глазами. Но больше всего я вижу ее в паре с отцом, когда она плавно двигается около него и с гордостью и радостью и за себя и за него взглядывает на любующихся зрителей. И я невольно соединяю его и ее в одном нежном, умиленном чувстве. Жили мы тогда одни с покойным братом. Брат и вообще не любил света и не ездил на балы, теперь же готовился к кандидатскому экзамену и вел самую правильную жизнь. Он спал. Я посмотрел на его уткнутую в подушку и закрытую до половины фланелевым одеялом голову, и мне стало любовно жалко его, жалко за то, что он не знал и не разделял того счастья, которое я испытывал. Крепостной наш лакей Петруша встретил меня со свечой и хотел помочь мне раздеваться, но я отпустил его. Вид его заспанного лица с спутанными волосами показался мне умилительно трогательным. Стараясь не шуметь, я на цыпочках прошел в свою комнату и сел на постель. Нет, я был слишком счастлив, я не мог спать. Притом мне жарко было в натопленных комнатах, и я, не снимая мундира, потихоньку вышел в переднюю, надел шинель, отворил наружную дверь и вышел на улицу. С бала я уехал в пятом часу, пока доехал домой, посидел дома, прошло еще часа два, так что, когда я вышел, уже было светло. Была самая масленичная погода, был туман, насыщенный водою снег таял на дорогах, и со всех крыш капало. Жили Б. тогда на конце города, подле большого поля, на одном конце которого было гулянье, а на другом — девический институт. Я прошел наш пустынный переулок и вышел на большую улицу, где стали встречаться и пешеходы, и ломовые с дровами на санях, достававших полозьями до мостовой. И лошади, равномерно покачивающие под глянцевитыми дугами мокрыми головами, и покрытые рогожками извозчики, шлепавшие в огромных сапогах подле возов, и дома улицы, казавшиеся в тумане очень высокими, — все было мне особенно мило и значительно. Когда я вышел на поле, где был их дом, я увидал в конце его, по направлению гулянья, что-то большое, черное и услыхал доносившиеся оттуда звуки флейты и барабана. В душе у меня все время пело и изредка слышался мотив мазурки. Но это была какая-то другая, жесткая, нехорошая музыка. «Что это такое?» — подумал я и по проезженной посередине поля скользкой дороге пошел по направлению звуков. Пройдя шагов сто, я из-за тумана стал различать много черных людей. Очевидно, солдаты. «Верно, ученье», — подумал я и вместе с кузнецом в засаленном полушубке и фартуке, несшим что-то и шедшим передо мной, подошел ближе. Солдаты в черных мундирах стояли двумя рядами друг против друга, держа ружья к ноге, и не двигались. Позади их стояли барабанщик и флейтщик и не переставая повторяли всё ту же неприятную, визгливую мелодию. — Что это они делают? — спросил я у кузнеца, остановившегося рядом со мною. — Татарина гоняют за побег, — сердито сказал кузнец, взглядывая в дальний конец рядов. Я стал смотреть туда же и увидал посреди рядов что-то страшное, приближающееся ко мне. Приближающееся ко мне был оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его. Рядом с ним шел высокий военный в шинели и фуражке, фигура которого показалась мне знакомой. Дергаясь всем телом, шлепая ногами по талому снегу, наказываемый, под сыпавшимися с обеих сторон на него ударами, подвигался ко мне, то опрокидываясь назад — и тогда унтер-офицеры, ведшие его за ружья, толкали его вперед, то падая наперед — и тогда унтер-офицеры, удерживая его от падения, тянули его назад. И не отставая от него, шел твердой, подрагивающей походкой высокий военный. Это был ее отец, с своим румяным лицом и белыми усами и бакенбардами. При каждом ударе наказываемый, как бы удивляясь, поворачивал сморщенное от страдания лицо в ту сторону, с которой падал удар, и, оскаливая белые зубы, повторял какие-то одни и те же слова. Только когда он был совсем близко, я расслышал эти слова. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердуйте. Братцы, помилосердуйте». Но братцы не милосердовали, и, когда шествие совсем поравнялось со мною, я видел, как стоявший против меня солдат решительно выступил шаг вперед и, со свистом взмахнув палкой, сильно шлепнул ею по спине татарина. Татарин дернулся вперед, но унтер-офицеры удержали его, и такой же удар упал на него с другой стороны, и опять с этой, и опять с той. Полковник шел подле, и, поглядывая то себе под ноги, то на наказываемого, втягивал в себя воздух, раздувая щеки, и медленно выпускал его через оттопыренную губу. Когда шествие миновало то место, где я стоял, я мельком увидал между рядов спину наказываемого. Это было что-то такое пестрое, мокрое, красное, неестественное, что я не поверил, чтобы это было тело человека. — О Господи, — проговорил подле меня кузнец. Шествие стало удаляться, все так же падали с двух сторон удары на спотыкающегося, корчившегося человека, и все так же били барабаны и свистела флейта, и все так же твердым шагом двигалась высокая, статная фигура полковника рядом с наказываемым. Вдруг полковник остановился и быстро приблизился к одному из солдат. — Я тебе помажу, — услыхал я его гневный голос. — Будешь мазать? Будешь? И я видел, как он своей сильной рукой в замшевой перчатке бил по лицу испуганного малорослого, слабосильного солдата за то, что он недостаточно сильно опустил свою палку на красную спину татарина. — Подать свежих шпицрутенов! — крикнул он, оглядываясь, и увидел меня. Делая вид, что он не знает меня, он, грозно и злобно нахмурившись, поспешно отвернулся. Мне было до такой степени стыдно, что, не зная, куда смотреть, как будто я был уличен в самом постыдном поступке, я опустил глаза и поторопился уйти домой. Всю дорогу в ушах у меня то била барабанная дробь и свистела флейта, то слышались слова: «Братцы, помилосердуйте», то я слышал самоуверенный, гневный голос полковника, кричащего: «Будешь мазать? Будешь?» А между тем на сердце была почти физическая, доходившая до тошноты, тоска, такая, что я несколько раз останавливался, и мне казалось, что вот-вот меня вырвет всем тем ужасом, который вошел в меня от этого зрелища. Не помню, как я добрался домой и лег. Но только стал засыпать, услыхал и увидел опять все и вскочил. «Очевидно, он что-то знает такое, чего я не знаю, — думал я про полковника. — Если бы я знал то, что он знает, я бы понимал и то, что я видел, и это не мучило бы меня». Но сколько я ни думал, я не мог понять того, что знает полковник, и заснул только к вечеру, и то после того, как пошел к приятелю и напился с ним совсем пьян. Что ж, вы думаете, что я тогда решил, что то, что я видел, было — дурное дело? Ничуть. «Если это делалось с такой уверенностью и признавалось всеми необходимым, то, стало быть, они знали что-то такое, чего я не знал», — думал я и старался узнать это. Но сколько ни старался — и потом не мог узнать этого. А не узнав, не мог поступить в военную службу, как хотел прежде, и не только не служил в военной, но нигде не служил и никуда, как видите, не годился. — Ну, это мы знаем, как вы никуда не годились, — сказал один из нас. — Скажите лучше: сколько бы людей никуда не годились, кабы вас не было. — Ну, это уж совсем глупости, — с искренней досадой сказал Иван Васильевич. — Ну, а любовь что? — спросили мы. — Любовь? Любовь с этого дня пошла на убыль. Когда она, как это часто бывало с ней, с улыбкой на лице, задумывалась, я сейчас же вспоминал полковника на площади, и мне становилось как-то неловко и неприятно, и я стал реже видаться с ней. И любовь так и сошла на нет. Так вот какие бывают дела и от чего переменяется и направляется вся жизнь человека. А вы говорите... — закончил он.- Иван Васильевич – рассказчик. В рассказе молод и амбициозен, влюблен в очаровательную девушку Вареньку. Честный и совестливый, готовый помочь даже обыкновенному крестьянину.
- Варенька – молодая девушка, мила и невинна.
- Петр Васильевич – отец Вареньки, действующий полковник. С дочерью ведет себя мило и вежливо, на службе проявляет жестокость и агрессию, деспотичен и жесток.
Другие герои
- Татарин солдат – известно лишь то, что являлся солдатом в полку Петра Васильевича. После неудачной попытки к бегству, был пойман и наказан за содеянное.
Рассказ начинается с дискуссии друзей о том, может ли окружение повлиять на самосовершенствование человека, способно ли оно изменить его жизнь. Иван Васильевич предлагает своим друзьям послушать историю, которая однозначно даст ответы на данный вопрос.
На балу
В годы своей юности Иван Васильевич был очень романтичной личностью, и это чувство подпитывалось любовью к очаровательной Вареньке. Он был на очередном балу, который устраивала семья девушки и все ему казалось замечательным. Хозяева удивляли своей добротой и гостеприимством, дом был большим и роскошным, музыка веселая, а еда очень вкусная.
Не отводит он взгляда и от отца Вареньки, полковника Петра Васильевича. Все в нем кажется таким добрым, отзывчивым и благородным. Со своей дочкой, мужчина общается в милой форме, высказывает нежность и гордость.
Главный герой так же замечает его самодельные сапоги, и он приходит к выводу, что тот экономит на себе, что бы его дочка ни в чем не нуждалась. Весь вечер проходит в милой, и добродушной обстановке и в таком настроении он отправляется домой.
После бала
Бал заканчивается ранним утром, и главный герой идет по направлению к своему дому. По среди поля, он замечает странную картину и очень долго вглядывается в туман, чтобы понять, что там происходит. Когда образы обрели форму, он в то же час ужаснулся тому, что увидел. Десяток солдат собралось вокруг татарина, которого наказывали за попытку к бегству.
У каждого из солдат была палка и каждый по одному разу ударял ею по спине беглого солдата. Мужчина что-то невнятно бормотал, а после стал умолять: «Братья, помилосердствуйте», но ни один не отпускал свою палку. Немного отойдя от шока, Иван Васильевич увидел то, что перевернуло его сознание, убрало наивность и любовь ко всем людям, он увидел, кто стоял во главе этого наказания. Петр Васильевич стоял немного поодаль и избивал одного из солдат, который пожалел беглеца и постыдился его бить.
Человек, который казался ему добрым, благородным и честным, выступал перед ним в роле сатаны. В его глазах горел огонь, в действиях виднелась жестокость и злоба. Когда Петр Васильевич заметил Ивана, то сделал вид, что не знаком с ним, продолжив при этом наказание. Тогда, главный герой почувствовал себя дурно, в его сердце возник страх и стыд.
Всю оставшуюся дорогу до дома он пытался найти оправдание увиденному. Но каждый раз. Когда он вспоминал отца Вари, перед его глазами вставал образ деспотичного и жестокого человека, с кровавыми руками. Все это не покидало его еще долгое врем, шок от увиденного не прошел ни на следующий день, не спустя неделю.
Заключение
То событие, кардинально изменило жизнь молодого человека. Любовь к Вареньке пропала за несколько мгновений, он больше не искал с ней встреч. В Иване что-то надломилось, та юношеская наивность и любовь к людям. Он внезапно осознал, какие жестокие люди стоят во главе нашего государства.
Изменившееся мировоззрение не позволило ему служить государству. Потому он не пошел в офицеры и не стал чиновником, ведь служить государству с несправедливыми и жестокими законами он не мог.
Тест по рассказу После бала
С рассказом «После бала», созданным в 1903 году, читатели познакомились лишь в 1911, уже после смерти Льва Николаевича Толстого. В основу сюжета легли события, произошедшие с братом писателя. Реализм изображения действительности, необычная кольцевая композиция помогли автору провести параллель между прошлым и настоящим. Ёмкий и лаконичный рассказ заставляет нас сосредоточить внимание на одном основном событии в жизни главного героя. Глазами Ивана Васильевича мы видим жестокий век правления Николая I, калечащий душу и нравственность современника.
Главные герои
Иван Васильевич – человек, выступающий в роли рассказчика. Вспоминает время, когда он «весёлый бойкий малый да ещё и богатый» был молодым и влюблённым студентом. Юноша доверчив, честен и совестлив.
Другие персонажи
Пётр Владиславич – отец Вареньки, полковник. Человек двуличный: добрый любящий отец на балу и бесчувственный офицер, руководящий наказанием солдата, после бала.
Варенька – восемнадцатилетняя девушка, в которую без памяти влюблён герой. Она обворожительна, мила и наивна.
Композиционно содержание произведения можно разделить на две части: события на балу и после бала.
Первые строки повествования – дискуссия умудрённых опытом друзей о том, может ли окружающая среда повлиять на судьбу человека. Один из них, Иван Васильевич, считая, «что всё дело в случае» предлагает послушать историю из его жизни.
Его рассказ начинается с описания бала в доме губернского предводителя. Счастливый Иван Васильевич наслаждается общением с любимой девушкой. Всё ему кажется замечательным: чудесные добрые хозяева, красивые наряды, ослепительная зала, весёлая музыка. На протяжении вечера герой не сводит глаз со своей любимой. Он с восторгом наблюдает за танцующим полковником и его дочерью. Умиляется его самодельными сапогами, думая о том, что отец ради Вареньки экономит на себе и идёт на жертвы. Молодой человек готов любить весь мир. «Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро», – вспоминает рассказчик.
Окрылённый впечатлениями, рассказчик, вернувшись домой, остаётся в состоянии блаженства. Он выходит на улицу. Раннее утро, просыпающийся город, редкие прохожие. Окружающее казалось «мило и значительно». Эта часть рассказа проникнута ощущением добра и света. Блестящие глаза, радостные улыбки, белые и розовые краски окружают юного влюблённого.
Настроение резко меняется в следующей части повествования. Иван Васильевич в рассеявшемся утреннем тумане увидел картину, поразившую его воображение. Между солдатами с палками в руках прогоняли татарина. Сослуживцы сильно избивали его по приказу начальства, наказывая за побег. Его спина превратилась во что-то «пёстрое, мокрое, красное, неестественное». До юноши донеслись слова бедняги. Он не говорил, а всхлипывал: «Братцы, помилосердствуйте. Братцы, помилосердствуйте». Но наказание продолжалось. В человеке, руководящем истязанием, Иван Васильевич неожиданно узнал отца своей любимой Вареньки. Офицер, не снимая перчатки, избивал одного из солдат, решившего пожалеть несчастного. Заметив Ивана Васильевича, Пётр Владиславич сделал вид, что они не знакомы и продолжил контролировать экзекуцию. Главный герой почувствовал ужас и стыд. По дороге домой он пытался найти оправдание действиям полковника, но перед ним вновь и вновь возникала страшная картина, а в ушах звучала неприятная резкая музыка. Ему было жутко, страшно и тоскливо.
Произошедшее событие коренным образом изменило жизнь молодого человека. Он перестал встречаться с Варенькой, «любовь пошла на убыль». Долгое время пытался разобраться в том, что увидел. Считал, что не понимает чего-то важного в этой жизни. Но «сколько ни старался и потом не смог узнать этого». Поэтому не захотел быть офицером, не стал и чиновником. Мировоззрение и нравственные принципы не позволили ему служить государству с такими жестокими и несправедливыми законами.
Заключение
Рассказ Л. Н. Толстого был создан более века назад, но не утратил своей актуальности. Как правильно выбрать свой жизненный путь, не поддаться обстоятельствам? Эти вопросы и сегодня волнуют каждого молодого человека. Произведение помогает разобраться в историческом прошлом нашей страны, предостерегает от ошибок. На примере главного героя мы учимся доброте, честности и милосердию. Поэтому не стоит ограничивать себя знакомством с кратким пересказом рассказа «После бала». Следует прочитать текст великого классика полностью.
Тест по рассказу
После прочтения краткого содержания – попробуйте ответить на вопросы этого небольшого теста.
Рейтинг пересказа
Средняя оценка: 4.2 . Всего получено оценок: 4778.
43ec517d68b6edd3015b3edc9a11367b
43ec517d68b6edd3015b3edc9a11367b
43ec517d68b6edd3015b3edc9a11367b
Повествование в рассказе ведется от лица Ивана Васильевича, который, отвечая на вопрос, что нужно для личного совершенства, делится событием, изменившим его жизнь.
Учась в университете, он был влюблен в девушку по имени Варенька. Однажды в масленицу на балу у губернатора он увидел ее отца – полковника Петра Владиславовича, который вызвал у него настоящее восхищение. Сам Иван Васильевич на балу танцевал только с Варенькой, а когда хозяйка вечера попросила полковника пройтись в мазурке с дочерью, он, вместе с другими гостями, восторженно наблюдал за ними.
После бала Иван Васильевич никак не мог уснуть, поэтому решил прогуляться по городу. Как-то так получилось, что он оказался около дома Варенькиного отца. Недалеко от дома он увидел толпу и подошел ближе, чтобы посмотреть, что там происходит. Оказалось, что это солдаты прогоняли сквозь строй дезертира. Наблюдал за всем происходящим отец Вареньки, который требовал, чтобы солдаты не жалели дезертира и с силой опускали палки на его спину. Когда полковник увидел Ивана Васильевича, то не показал, что они знакомы.
Это событие никак не могло выйти из головы рассказчика. Он долго думал над тем, как относиться к тому, что он увидел. И именно это повлияло не только на то, что он не смог поступить на службу, но и на его чувства к Вареньке, так как, видя ее, он сразу же вспоминал и сцену увиденного им наказания.
Главные герои "После бала:"
Иван Васильевич - от его имени ведется повествование, главный герой
Варенька - девушка, в которую был влюблен Иван Васильевич.
Петр Владиславович - отец Вареньки (полковник).
Краткий пересказ "После бала" в сокращении подготовил Олег Ников для читательского дневника.
Один из коротких рассказов Льва Николаевича Толстого «После бала» наводит на грустные размышления. Немного коснемся истории создания. Произведение было написано в 1903 году, однако, увидело свет только в 1911 году. Основанный на реальных событиях (из исторических архивов известно, что история произошла с родным братом автора – Сергеем Николаевичем), этот рассказ не оставит равнодушными читателей, ведь описанное здесь потрясло самого Льва Толстого.
Главные герои рассказа:
Иван Васильевич – рассказчик, поделившийся историей о своей самой сильной любви и тем, что явилось причиной её внезапного угасания. Человек, который не равнодушен к прекрасному, желающий видеть в ближнем хорошие черты, но кто не может терпеть насилие над личностью. Ему претит угнетение бедных, несчастных людей. Жалость к изувеченному солдату, пусть и провинившемуся, над которым продолжают бесчеловечно издеваться, несмотря на мольбы, не проявляя никакой милости, вводит героя в состояние отчаяния, даже до того, что он решается напиться с другом до беспамятства. Особенно юношу поражает тот факт, что руководит процессом экзекуции полковник, отец возлюбленной Вареньки. После этого он принимает решение никогда не быть военным, хотя вначале и желал этого.
Варенька – дочь полковника Петра Владиславовича, невеста Ивана Васильевича, объект его большой любви. Очень красивая, грациозная девушка с ласковым взглядом.
Отец Вареньки, полковник Петр Владиславович
– поначалу произвел хорошее впечатление на Ивана Васильевича, такое, что тот испытал даже «восторженно-нежное» чувство по отношению к нему. Однако, очарование развеялось, когда рассказчик увидел полковника руководящим процессом избиения провинившегося беглеца-татарина, которого по приказу Петра Владиславовича каждый находившийся в строю солдат бил палками. Ни жалости, ни сострадания, одна жестокость и злоба – таким оказался на самом деле отец Вареньки.
Начало рассказа: Иван Васильевич выражает свое мнение
В одном доме шла неторопливая беседа, суть которой заключалась в том, что на поведение человека в большинстве случаев влияет внешняя среда. С этим был категорически не согласен Иван Васильевич, и, решив доказать свою правоту, начал рассказывать историю, произошедшую с ним однажды.
Любовь к Вареньке
«Был я сильно влюблен» – так начинает Иван Васильевич грустный рассказ об эпизоде своей жизни. Объектом его воздыхания оказалась Варенька, дочь полковника, Петра Владиславовича, очень красивая девушка – в свои восемнадцать лет грациозная и даже величественная. С её лица не сходила ласковая улыбка, и это еще больше пленило Ивана Васильевича. Сам он характеризует себя как богатого молодого человека, увлекающегося балами и радующегося жизни. И вот однажды, в последний день масленицы, довелось ему попасть на бал к губернаторскому предводителю.
На балу…
В этот день все было замечательно: рассказчик танцевал только с Варенькой. «Я был не только весел и доволен, я был счастлив, блажен, я был добр, я был не я, а какое-то неземное существо, не знающее зла и способное на одно добро…» – так описывает свое состояние Иван Васильевич. Любовь к дочери полковника все более и более росла в его душе. После обеда хозяйка уговорила Петра Владиславовича пройтись один тур мазурки вместе со своей дочкой, и все были в восторге от этой пары.
Герой был счастлив, и боялся только одного: чтобы что-нибудь не омрачило светлой радости, царившей в душе. К сожалению, очень скоро его опасения оправдались.
«Вся жизнь переменилась от одной ночи…»
Придя домой после бала, Иван Васильевич был настолько возбужден, что никак не мог заснуть. Тогда он еще не знал, что через несколько минут примет решение, которое окажется судьбоносным. И вроде бы ничего особенного – гонимый бессонницей, решил влюбленный юноша пройтись по городу ранним утром. Если бы он знал, во что выльется эта невинная прогулка. Душа юноши была наполнена красивой музыкой, под которую он танцевал на балу, но вдруг послышались совсем другие звуки: жесткие, нехорошие.
Приблизившись, он увидел страшную картину: навстречу шел «оголенный по пояс человек, привязанный к ружьям двух солдат, которые вели его».
Это был пойманный дезертир, которого проводили сквозь строй, и каждый солдат был обязан ударить беглеца. Порой человеческая жестокость не знает границ, и это в ярких красках постарался передать автор.
Разочарование в отце Вареньки
Страшное зрелище навсегда запечатлелось в сознании Ивана Васильевича, еще несколько часов назад считавшего полковника довольно-таки милым человеком. Сейчас он был жестоким, немилосердным, страшным. «Будешь мазать, будешь?!» – кричал Петр Владиславович на солдата, который недостаточно сильно ударил дезертира… Никто не прислушался к тихой просьбе бедного страдальца, который еле слышно шептал: «Братцы, помилосердствуйте». И приятные чувства Ивана по отношению к отцу Вареньки вмиг улетучились, оставив место горькому удивлению, разочарованию, даже потрясению. Немудрено, что молодой человек в то утро напился вместе с приятелем.
«Любовь сошла на нет…»
С той поры Иван Васильевич уже не мог относиться к Варе, как прежде. Встречая её, каждый раз он вспоминал полковника на площади. И любовь постепенно растаяла.
«Так вот отчего может измениться судьба человека» – заключил рассказчик. Увы, к величайшему сожалению, бывает и так.
Замысел автора при создании рассказа «После бала»
Бесчеловечное отношение к людям, к сожалению, было нормой в те дни. И это отчетливо понимал Лев Николаевич Толстой, который, хотя и был графом, всей душой сочувствовал страдающему народу.
На протяжении всей повести автор дает читателю повод поразмышлять над вопросом: так что же делает человека жестоким или, наоборот, добрым? Среда, где он обитает? Или все-таки что-то другое? Но может ли быть однозначным ответ на столь сложный вопрос? И каково мнение самого автора?
Позиция Льва Николаевича Толстого: на стороне моральных принципов
На протяжении всей жизни Лев Толстой испытывал мучения от того, что человек живет как безбожник, и это не может не сказываться на поведении, взглядах. Угнетение бедных богатыми, явные пороки знати и тех, кто сумел занять какое-то положение в обществе – все приводило писателя в смятение чувств. Имея потрясающий дар облекать мысли в слова, Лев Николаевич стал автором романов, повестей, рассказов, отражающих суть его переживаний. Он был убежден в том, что в человеке, несмотря на все зло, хранится некоторая «высшая разумность», заложенная Творцом. Но так ли это? Стараясь исполнять христианские заповеди, Лев Толстой не осознавал главного: весь мир лежит во зле, и собственными усилиями порок не победить. Для этого просто необходима сила Божья.